С закрытыми глазами, или Неповиновение - Михаэль Бабель

– Просто не верится, – он искал слова, но не искал моих глаз, – чтобы ни за что? Но ведь что-то было?

– Как же! – отвечаю с сожалением за милейшего человека – угрозы полицейским, прокурорам, гражданам.

– Были угрозы? – спросил он как бы невзначай.

– Конечно, нет! – я рассмеялся не вполне естественно.

А он грустно улыбнулся…

Я решил больше так не отвечать, ведь человек всё равно останется при своём, если подумал такое даже после прочитанного.

И только так решил, как тут же звонит один из крайних справа, заслуженный человек. Давно знал его мнение, что здесь не кэгэбэшня, а что-то другое нехорошее, но что здесь не убивают. Поговорили вокруг да около меня, и когда в разговоре дошло до заветного «за что», я ответил: «Морду хотел набить одному». Он помолчал, оценивая серьёзность преступления и свою позицию относительно меня. А я подумал о том, что он подумал…

Другой крайне правый, тоже заслуженный человек, которого кэгэбэшня даже охраняет, чтобы он долго жил и всегда оставался крайне правым, чтобы никто не вылезал правее его, узнал от меня о покушении, возмутился ласково: «Да кто ты такой?! Кому ты нужен?!» Возмутился, что кто-то хочет незаслуженно оказаться правее его.

А я не виноват – покушаются не на меня, а на моё писательство, до которого мне ещё расти и расти.

Суд – это один из инструментов в арсенале кэгэбэ от убийства до оболванивания.

В кэгэбэшнях открытие суда говорит всем: это не писатель, а нехороший человек.

Сфера оболванивания кэгэбэ расширилась до космоса, из которого чекисты-космонавты ещё до кэгэбэшного суда разъясняют, что место писаки в психушке.

В той кэгэбэшне была похвала «хороший человек».

Хорошие хотели быть хорошими. Многие были готовы умереть, покончить с собой, лишь бы не попасть в нехорошие.

Но уничтожалось еврейство, и у евреев появились тоже нееврейские идеалы быть хорошим человеком.

И я написал рассказ «Я буду хорошим человеком».

Я окончил школу, и папа сказал:

– Кем ты ни станешь, главное – быть хорошим человеком!

– Хорошо, – сказал я.

– Так кем ты хочешь стать?

– Хорошим человеком.

– Молодец! А всё-таки?

– Что «всё-таки»?

– Кем ты всё-таки хочешь стать?

– Хорошим человеком.

– Но как?

– Как все.

– А-а, хочешь дальше учиться?

– Конечно.

– На кого?

– На хорошего человека.

– Но такого нет института… и этому не учат…

– Не учат?

– Нет, учат, учат, конечно, но не в этом дело.

– Не в этом? Ты же сам сказал: главное – быть хорошим человеком!

И ещё столько и полстолька для последних страниц молодёжного журнала, предназначенных для юмора.

Но кэгэбэшня требовала, чтобы человек был гомососом, а не каким-то там хорошим. Рассказ зарубили.

В этой кэгэбэшне тысячи были отторгнуты от большевистской кормушки или от кибуцной столовки. Ещё тысячи не хотели пробовать ни от кормушки, ни от столовки. И попадали в «нехорошие».

В кэгэбэшнях, чтобы быть хорошим, надо быть нехорошим.

Я буду нехорошим человеком.

Твой ход, товарищ кэгэбэ.

Глава третья

Хороший актёр играет для одного зрителя. Хороший писатель пишет для узкого круга знатоков. Для широкого круга есть детективы и газеты, в которых что ни строчка – то детектив.

Но как быть хорошим писателем бывшему троечнику с плюсом за сочинения в советской школе?!

Одна надежда на Любимую, которая стоит надо мной, которому надо заниматься домом, а не ненужными книжками.

– Ты когда будешь мыть окна? – грозно спрашивает.

Она не знает, что больше некому быть хорошим писателем. Ну, был бы хоть какой-нибудь завалящий. А ведь нет. Или я – или никто. У меня просто нет другого варианта, как быть хорошим писателем.

Сегодня день суда. Я сижу в полном неведении даже о следующей минуте. Только что позвонила адвокатша из конторы, которой суд поручил и так далее. И в услугах которой, как известно суду, я не нуждаюсь и так далее. Рассказала, что судья постановила задержать меня до дня суда.

Несколькими днями раньше она позвонила, что им поручено меня защищать. Я, как можно вежливее, отказался от помощи. Через день позвонила вторично и разговор повторился. И вот опять звонит.

Я не обижаю людей и ответил:

– Значит, буду сидеть до дня суда. В кэгэбэшне всё одно, что дома, что в тюрьме.

– Зачем это тебе? – с сожалением спросила.

– Чем больше будет таких ходов в этой партии, тем больше будет видно, что это суд кэгэбэ. Я доказываю, что это кэгэбэшня, – объяснил я.

– Ну, зачем кэгэбэ? – она подчеркнула это слово лёгким недовольством.

– Да, да, кэгэбэ. Я это описал в моих книгах. И покушение на меня, и преследования, и этот суд кэгэбэ.

– А где это можно прочесть? – она сразу уцепилась за какую-то возможность.

– На моём сайте в интернете, – ответил, – на трёх языках.

Эта похвальба была явным приглашением «зайти». А говорил ведь, что в их помощи не нуждаешься! Не нуждаешься – так молчи. Но почему от неё скрыть, а на весь космос рассказывать?

В кэгэбэшнях не только суд, но и защита кэгэбэшная. Разыграют представление без моего участия. Защите для её маленькой роли подскажут несколько слов из суфлёрской будки. А я дал на большую роль. В надежде валяться на вонючих одеялах не месяц, а только день.

Читатели меня не балуют, а уж на иврите – тем более. Но вечером, посмотрев статистику за день, обнаружил необычный читательский интерес на иврите.

Значит, «зашла».

Вот я и сообщил Любимой новость о задержании на месяц.

А она возмутилась:

– И окна будут немыты ещё месяц?

Твой ход, товарищ кэгэбэ.

Глава четвертая

И начал собирать вещи в большой мешок от рыночных покупок. Нижнее тёплое бельё – будет холодать; брюки – которые не жаль; набор цицит – будет время починить старые и сделать новые. Собираю мешок на видном месте в салоне, вспоминаю, что нужно, и докладываю.

А Любимая смотрит на мои сборы.

– Нет, – говорит, – я пойду и им скажу…

– Только попробуй! – оставляю суровое завещание: – Чтобы ни одного слова! И детям скажу: ни одного слова! А внуков поцелую.

– Ты это серьёзно? – спрашивает испуганно. И похорошела в испуге.

А у меня созревает план:

– Если сегодня нагрянут, то лучше уже сейчас идти спать и дверь не открывать.

Согласно кивает…

Утром чищу зубы, пасту и щетку возвращаю в мешок. Вернулся с молитвы – всё возвращаю в мешок. Но если возьмут на улице, в дом не дадут зайти – пропали усилия со сборами.

А осенние праздники в самом разгаре. Интересно, какую суккý предложит тюрьма? И чтобы решёточки не было до самого неба!

Праздники отняли много сил. Начал отсыпаться. Иногда даже забываю вернуть в мешок вынутое.

За пять дней до суда звонит адвокатша. Снова предлагает помощь её конторы, даже говорит неслыханное, что она меня поддерживает. Из-за этого долго извиняюсь, чтобы не обидеть.

– Ты помнишь, что шестого числа суд? – спрашивает она после того, как выяснили отношения, что нет никаких отношений.

– Помню, – говорю, – могут меня брать. Но я молчу с закрытыми глазами и не отвечаю.

– А ты знаешь, что будет, если не отвечаешь? – но мягко так говорит.

– Я знаю, о чём ты, – отвечаю, – что дома лучше, чем в тюрьме и так далее. Мне всё равно.

Распрощались дружески.

В кэгэбэшне всё кэгэбэ.

Смотрю на подзабытый мешок на видном месте в салоне. Любимая рядом со мной с понурой головой.

Оцениваю ситуацию:

– В любой момент могут нагрянуть. Надо захватить что-то, чтобы положить там на матрас и что-то как пододеяльник.

– Тебе с резиночками загибать под матрас? – спрашивает испуганно. И помолодела в испуге.

А у меня созревает план:

– Если сегодня нагрянут, то лучше уже сейчас идти спать и дверь не открывать.

Согласно кивает…

Друзья передавали мне, что чекисты там высоко ценили мои скромные способности.

И с ехидной улыбкой отправили хороший подарочек своим подельникам здесь.

Твой ход, товарищ кэгэбэ.

Глава пятая

Чекисты нагрянули ночью, накануне суда, в 23:35. Я не ложился, обычно работаю допоздна. Все окна были прикрыты трисами, свет горел слабый, обычное для позднего часа. Тишина в подъезде и во дворе. Сначала звонок, потом удар в дверь.

Ждал их, но в столь поздний час?

Мой дом – моя крепость. Такое понятие не для кэгэбэшни.

Потом двойной звонок и двойной удар, потом длинный звонок и множество ударов, потом сплошной звонок и удары рукояткой пистолета по двери.

Дверь не открывать – оказалось не просто. За жену не тревожился, она спит без слухового аппарата. Дочь вышла из своей комнаты на цыпочках. В грохоте по двери, передала мне свою радость: пальцем к уху и на мамину дверь, что мама спит без слухового аппарата. Порадовала меня – теперь не тревожился и за дочь.